В середине семидесятых во мне проснулся интерес к опере. Я думаю, что искру заронил замечательный преподаватель Виктор Боровский, у которого я, студент театроведческого факультета Института театра, музыки и кинематографии, прослушал курс истории оперы. Всерьез же этот интерес пробудился немного позднее, и что дало ему толчок, я не берусь сейчас определить. Впрочем, классическую музыку я любил всегда, и вот дошла очередь до вокала.
Тогда я был равнодушен к русским операм, за исключением "Пиковой дамы", которая и по сей день моя любимая. Хороших же записей зарубежных опер было немного, а если и были, то на русском языке, что меня не устраивало. Но в семидесятые годы - так уж совпало - стали появляться записи с зарубежными исполнителями. Их было мало, и если уж выходил один вариант "Летучего голландца" или "Сомнамбулы", будьте уверены, что второго ни за что не дождетесь. Оперы продавались в стандартных коробках, краткое содержание печаталось прямо на внутренней стороне коробке или на листике-вкладыше, и ни о каком либретто, да еще на нескольких языках, не приходилось и мечтать. Качество пластинок тоже было очень ненадежное. Правда, стоили они дешево, рубль или полтора за пластинку, в зависимости от плотности конверта.
Сергей Дунаевецкий и Женя
И тут мне повезло. Вернее, нам, потому что в то время у меня был близкий приятель в Москве, Сережа Дунаевецкий, который тоже воспылал страстью к вокалу практически одновременно со мной. В общем, повезло нам обоим. В то время в Москве околачивался американец, преподаватель русского языка из известного, в частности, своим отделением славистики университета в Блумингтоне. Он привез в Союз на практику группу студентов-славистов. Где, когда и при каких обстоятельствах мы познакомились с Лавриком - так он русифицировал свое имя Лоуренс, Ларри, - я сейчас не помню, да это и неважно. Он провел в Москве пару месяцев, приезжал со студентами и в Ленинград на несколько дней. В общем, за это время мы все сдружились.Lawrence Richter, конец 1970-х годов.
Вернувшись домой в Блумингтон, Лаврик рассказал о нас своему знакомому, господину Башнеллу, у которого в Блумингтоне был магазин классических пластинок. И вскоре этот господин Башнелл написал мне письмо (к тому времени я уже довольно прилично знал английский), в котором предложил нам такую коммерческую сделку. Он нам будет высылать американские диски в обмен на советские. Обмен должен был производиться из расчета один полноценный американский диск за три советских. Вот уж поистине предложение, от которого нельзя отказаться! Было решено, что мы будем отсылать ему каждый по 12 пластинок в месяц, а он нам - две посылки по 12 пластинок в три месяца.Чтобы облегчить ему жизнь, было решено, что все будет поступать на мой адрес. Почему он не высылал сразу 24 пластинки одной посылкой? Тут дело было в советской таможенной пошлине, которой облагались пластинки из капстран. Если пластинок было меньше 12-ти, пошлина была 5 рублей за пластинку, но если их было больше, то пошлина удваивалась. Для меня пошлина и в 5 рублей была непомерно велика - ведь моя зарплата переводчика в Институте механизации сельского хозяйства была 120р. в месяц, то есть примерно 90 р. чистыми. Наскрести 60 рублей, чтобы выкупить посылку, пусть и не каждый месяц , мне было очень трудно и часто приходилось одалживать деньги у добросердечных сотрудниц. Поэтому мы и попросили Башнелла высылать свои посылки с надежным интервалом , чтобы они не оказались на таможне одновременно. Как-то раз такое все же произошло, пошлина взлетела до небес, но я как-то выкрутился. Не выкупить посылку - такое в сознание не умещалось.
В основном Башнелл заказывал редкости, вроде симфоний Глазунова или Кабалевского, по-видимому, то, что его конкретно просили достать университетские исследователи русской и советской музыки. Очевидно, у него были и каталоги фирмы "Мелодия" (других фирм в СССР тогда не существовало), потому что все его заказы сопровождались номерами записей. Но в нашей стране тот факт, что пластинка имелась в каталоге, вовсе не означал, что ее можно было легко найти в магазине. Чтобы набрать необходимые 12 пластинок в месяц, мне приходилось не только обходить все пластиночные магазины в центре Ленинграда, но и объезжать окраинные универмаги - пластиночные отделы имелись во всех. Порой и это не помогало. Тогда я добавлял несколько пластинок наугад, но Башнелл, очевидно, их пристраивал, потому что никогда не выражал неудовольствия. В Москве выбор был получше.
В свою очередь он периодически высылал нам каталоги пластинок Schwann, по которым мы делали свои заказы. Эти каталоги стали нашей Библией! Их толщина, и, соответственно, выбор музыки, казались невероятными. Нельзя было себе представить, что где-то есть страна, в которой такое количество записей можно просто купить, а не "достать". Но поскольку наш выбор был ограничен 12-ю пластинками, а хотелось, естественно, все и сразу, сладостные муки - что заказать на этот раз? - терзали наши души. Мы писали друг другу письма ежедневно, буквально ежедневно, обсуждая свои дезидераты.Мне приспичило иметь все "Кольцо Нибелунгов" с Караяном, но ведь три его части, не считая "Золота Рейна", состояла из пяти дисков каждая! Значит, на все остальное в этом заказе останется только семь! Тут же начиналось страстное письменное обсуждение, стоит или не стоит этого делать, перелистывание страниц Schwann'а, чтобы понять окончательно, чего я больше хочу - "Норму" с Сазерленд, "Силу судьбы" с Леонтиной Прайс или все-таки караяновскую "Гибель богов". Помню, что в конце концов я собрал полностью "Кольцо" и никогда об этом не пожалел. Как, впрочем, получил и "Семирамиду" и "Силу".
Но ведь западные пластинки не только несли высококачественные записи божественных звуков, их литературное и полиграфическое оформление было на том же уровне. Помню, как меня поразила коробка "Ариадны на Наксосе" Рихарда Штрауса. Для обложки была взята, кажется, картина Тинторетто, и такому качеству печати могли бы позавидовать художественные альбомы советского выпуска. Часто внутри коробок пластинки не только были в бумажных конвертах с целлофаном внутри, но еще и переложены квадратами тонкого пенопласта. После грубого картона блеклых советских обложек, это впечатляло! Скажете - не важно? Важно! В этом не только расчетливое стремление поярче упаковать товар, чтобы лучше продавался, а прежде всего, хочется верить, уважение к творцам, композитору и исполнителям. Не говорю уж о том, что в каждой коробке имелся буклет с либретто на нескольких языках и подробным музыковедческим исследованием о композиторе, опере и исполнителях.Эта эйфория продолжалась несколько лет. Мой двоюродный брат Георгий наблюдал за ней с иронией и как-то даже спародировал нашу ежедневную корреспонденцию, написав Сереже письмо от моего имени ( наши почерки были довольно похожие) о том, что якобы произошла трагедия: большой английский словарь упал на проигрыватель и сломал драгоценную пластинку. Очень смешное и правдоподобное письмо, однако подделка была уличена тут же, потому что там были какие-то неточности в названии пострадавшего диска.
Конечно, я не мог себе позволить ни ежемесячные расходы на отправляемые мной пластинки, ни тем более платить 60 рублей за то, чтобы получить посылку. Мне надо было какие-то из них продавать. А делать этого жуть как не хотелось! Найден был следующий выход из положения. Полноценной пластинкой считалась такая, которая стоила в те времена 8 долларов. Но были и фирмы (например, Seraphim, отделение фирмы Angel), которые выпускали дешевые пластинки, по 4 доллара, и их Башнелл предложил считать две за одну. Я заказывал одну или две дешевых, рассчитанных на продажу (в Союзе их можно было продать за 20-25 рублей), и таким образом возмещал свои траты, почти не урезая количество заказов для себя.
Кое-кто из завистников обвинял меня в спекуляции, но я с этим не согласен. Спекулировали те, кто перепродавали товары из советских магазинов. То, что продавал я, в магазине купить было невозможно, и официальной советской цены на западные пластинки не было. А кто определит цену тем усилиям, тому времени, которое приходилось тратить на поиски заказов Башнелла?Наш обмен продолжался года три, до тех пор, пока сначала Сережа, а вскоре и я, не уехали за границу насовсем. Живя в Лондоне, я постоянно пасся в магазинах пластинок с их бесконечными рядами и головокружительным выбором записей. Я мог купить все, что хотел, или заказать тут же в магазине, если того, что я искал, не было в данный момент. Мог планировать и откладывать на потом. Но никогда уже я не испытал того волнения, той радости открытия, того почти эротического наслаждения, как в те далекие годы, когда я зимним вечером бежал с почты домой, прижимая к груди тяжелую растаможенную коробку и еще не знал, какие именно сокровища она таит.
Евгений Янушевич
Георгий Янушевич: В 1983 году Женя уехал на постоянное место жительство в Англию, но всю свою коллекцию пластинок увезти не смог, такая она была большая. Осталась огромная тяжелая коробка с пластинками. Когда год спустя, в 1984-м, я уезжал на ПМЖ во Францию, то мне было сказано, что эту коробку я должен взять с собой, т.к. «другого такого случая не представится». У меня своих вещей была тьма, ведь уезжал насовсем, а тут еще эта неподъемная коробка, самая тяжелая вещь из всего моего багажа. Что ж, повез. Ехать до Парижа пришлось с пересадкой в Кёльне. Выгрузился на платформе в Кёльне, оказался, между прочим, впервые в капстране. Что делать, как тащить этот груз на вокзал через подземные переходы? Стояли тележки для багажа, но в них надо было вставить монетку, уже не помню – 1 или 2 немецкие марки. Где ее взять? И тут я решился на то, чего никогда в жизни не делал. Я попросил у проходящих мимо немецких людей 1 или 2 марки, просто как бомж какой-то. Мне вежливо и любезно деньги дали, я взял тележку, загрузился и отправился в здание вокзала. Через некоторое время Женя приехал в Париж и забрал свои драгоценные пластинки. Прошло какое-то время, появились компакт-диски, и нашим коллекционерам эти виниловые пластинки оказались ненужными. Их выбросили…
