Я даже не помню точно, что всему этому предшествовало. Я не могу вспомнить, что меня побудило уехать в Киев 7 декабря 1961-го года. Основательных причин вроде бы и не было. Как бы то ни было, я попал в категорию подростков, убегавших из дома и оказывавшихся в детприемниках. Мне было 15 лет, я пошел в 9-й класс 477-й школы г. Пушкина.
Вот мое фото того времени:
После восьмилетки это был новый класс, где ученики выглядели уже взрослее, чем в нашей прежней школе. И раньше бабушка с мамой удивлялись, что у меня нет никаких друзей, что я всегда один («всегда идет один, опустив голову»). Ну, а в этом новом 9-м классе я вообще ни с кем не общался. Как теперь сказали бы, «не был интегрирован в сообщество». Неясно только, где был при этом мой друг детства Володя Зарубайло, с которым я все еще, кажется, дружил. Почему-то он не был посвящен в мои планы бегства. Наверное, детство закончилось.
Я не помню, что у меня было в голове, и о чем я думал. Что-то смутное: уехать в какой-то большой красивый город с многоэтажными домами и там жить отдельно и самостоятельно. Всё же эта тема разрабатывалась мною уже давно, может, за год до этого. Я всё время составлял списки городов и количество жителей в них (мама говорила: «всё списочки составляешь?»).
Пробная поездка состоялась в сентябре того же года. Когда мама уехала в командировку, я съездил междугородным автобусом в Новгород – туда и обратно. В Новгороде лишь дошел до середины моста через Волхов и вернулся назад на автостанцию. Город меня не вдохновил. Но всё-таки это было мое маленькое самостоятельное путешествие.
Потом наступило мрачное время поздней осени. Я прогуливал часто занятия, пропустил какие-то контрольные работы, что ли. В общем, запустил учебу. А после этого было неудобно появиться в классе. Хотя, на самом деле, исправить все задолженности не составило бы особого труда. В самом конце ноября я стал ездить на вокзалы и изучать расписания поездов. Нет, план уезжать куда-то уже имелся. Нужны были только деньги на дорогу. Кое-что было скоплено из того, что выдавалось каждый день на завтраки. Еще – можно было сдать книги в букинистический магазин.
Время приближалось. Надо было уезжать. Надо было продавать книги и покупать билет на поезд. 5-го декабря, вторник, это был День конституции, нерабочий день. Я провел его дома, с мамой, в тишине и спокойствии.
Вот на следующий день я и наметил свой отъезд в Киев. Сложил в чемодан книги, отобранные для продажи, и отправился в букинистический магазин на Литейном пр., 61 (магазин просуществовал до 2005 г.). Оказалось, что на следующий после праздника день он закрыт, не работает. Вернулся домой, расставил книги на полке. Значит, всё переносится на завтра.
Вечер, дома с мамой. Она ничего не подозревает. Всё тихо, спокойно, как обычно. Утром 7-го декабря я отправляюсь опять в букинистический магазин, он открыт, есть очередь, стою, жду, потом сдаю книги (паспорт тогда не требовали). Кажется, я выручил 13 рублей. Что-то в этом роде. Теперь появились деньги на дорогу в один конец - «куда-нибудь». Мой выбор пал на Киев. Тут же на Витебском вокзале я купил билет в общий вагон пассажирского поезда Ленинград – Киев, отправлявшийся в 00-40 (т.е. в ночь с 7 на 8-е декабря 1961 г.).
Возвращение в Пушкин – ведь надо собрать вещи, всё необходимое «на первое время жизни». Времени оставалось мало до прихода мамы с работы. Торопился. Взял черный чемодан, сложил туда кое-какую одежду, а также: ноты Бетховена, пластинки – 2-й концерт Сен-Санса для фортепьяно с оркестром, два концерта Шопена и, кажется, 3-й концерт для фортепьяно с оркестром Бетховена. Ноты. Была взята с собой «в дорогу» одна книга: «Ярче тысячи солнц» Роберта Юнга (про создание и испытание атомной бомбы). Мое серое пальто, не зимнее, зимнего не было, демисезонное, с поясом. Что на голове было – не помню. Фуражка?
Вышел из дома. На автобусной остановке на Московском шоссе меня вдруг встречает Таня Зарубайло:
- А ты куда это собрался с чемоданом? – спросила она удивленно.
Не помню, что придумал ответить. Поехал электричкой в Ленинград. Должен был как раз разминуться во встречных электричках с мамой, возвращавшейся с работы. Чемодан отдал в камеру хранения и отправился ходить по городу. Времени до отправления поезда было еще очень много. Почему-то поехал в панорамное кино, пошел туда, смотрел какой-то показательный фильм с эффектами, где люди вскрикивали, когда поезд на большой скорости въезжал в туннель или в крытый железнодорожный мост.
Голода не было. Но купил себе на дорогу половину черного хлеба (его и ел до самого Киева). Возникло опасение, что мама, заметив моё исчезновение (отсутствие чемодана), поедет меня искать. Поэтому решил сидеть вечером в зале ожидания Московского вокзала, а не нашего, Витебского. (Еще лет тридцать этот зал ожидания выглядел так же, как тогда. Те же скамейки. Сейчас уже многое переделали.) Поздно вечером перебрался на Витебский вокзал. Зал ожидания на первом этаже, плохо освещенный, с деревянными диванами МПС. Приближалось время отправления поезда. Пошел на платформу. Общий вагон, последний в составе. Полутемно. Еще колебался: то ли сдать билет, то ли просто не поехать, пусть бы и пропали деньги за билет. Была еще последняя электричка в Пушкин.
И всё же поехал.
Ёкнуло внутри, когда поезд тронулся. Но не так, чтобы… Темный, плохо освещенный общий вагон. Поехали. Когда проезжали Пушкин, то глянул в сторону нашего дома. В нашей второй комнате горел слабый зеленоватый свет от настольной лампы. Она была оставлена включенной просто так, чтобы что-то светило... Как я узнал потом, мама в ту ночь не стала ночевать дома, уехала к нашим знакомым в Павловск. Там плакала (павловцы рассказывали)... После того как проехали Пушкин и Павловск, за окном нависла сплошная и непроглядная декабрьская тьма. Я забрался на третью полку, чемодан поставил в изголовье («чтоб не украли»), пожевал немного черного хлеба и – заснул. Точно заснул. Потому что потом сразу было утро следующего дня.
Хмурое утро следующего дня. Еще потребовался какой-то момент времени, чтобы осознать ситуацию - что я убежал из дому, что, вот, еду поездом в Киев. Вагон мой был последним в составе, и я выходил в тамбур, стоял там, смотрел на убегающие железнодорожные пути. Унылый пейзаж Псковской области. По кустарникам стелился пар от паровоза. Какая-то старушка попросила меня помочь ей вытащить вещи на станции. Помог. Кажется, кто-то в вагоне всё же спрашивал меня, кто я такой, куда еду, потому что подросток должен был в такое время учиться в школе. Что-то напридумывал в ответ. Весь день в поезде, вечер, еще одна ночь, доедаю свою буханку хлеба и опять сплю на третьей полке. Сплю беспробудно, никакой бессонницы от разных мыслей нет!
* * *
Это было 10-е декабря. Поезд прибывал в Киев около часу дня. Сначала стали мелькать киевские пригороды, потом переехали длинный мост через Днепр. Наконец, киевский вокзал. Я вышел с чемоданом, и пошел себе по платформе в здание вокзала. Никто на меня не обращал никакого внимания – идет себе парень, подросток 15-ти лет… Потолкался в здании вокзала. Надо было как-то освободиться от чемодана, чтобы выйти в город. А денег, кстати, у меня совсем не было! Ноль. Это после того, как в Ленинграде я сходил в панорамный кинотеатр и купил себе буханку хлеба.
Не было даже 10 копеек, чтобы сдать чемодан в камеру хранения. И вот тут я сделал то, что очень противоречило моему характеру: я решил попросить десять копеек у незнакомых людей. И нашлась такая женщина интеллигентного вида, которая подала мне эти деньги, даже извиняясь при этом как бы за меня и за мою неловкость – «ну, да что вы, конечно у меня есть десять копеек, подождите, я вам сейчас найду…»
Улица, ведущая от Киевского вокзала, по которой я отправился пешком в центр города
День был солнечный, сухой, без снега. Вот и Киев. Надо добраться до главной улицы. Но на метро у меня тоже не было денег, пяти копеек. Я пошел в центр города пешком, всё время спрашивая у людей «как пройти к Крещатику». От вокзала вела прямая улица к Киевскому университету (красное здание), потом я свернул направо и, в конце концов, дошел до Оперного Театра. От Театра вниз к Крещатику (я его уже увидел) вела улица, сейчас она носит название Симона Петлюры. Вот эта улица:
И, наконец, я на Крещатике! Народ, толпа. Много троллейбусов. Видимо, потом я прошел через будущую площадь «Майдан».
Будущий Майдан:
Поднялся на Владимирскую горку. Я там уже был в 1952 году, шестилетним мальчиком, когда мы с бабушкой делали пересадку в Киеве.
Вечером я опять оказался на киевском вокзале. Памятное место. Как я потом прочитал в маминых воспоминаниях, в сентябре 1945 года она сидела в сквере с моим отцом, провожавшим ее в Ленинград. Со мной, еще не появившимся на свет. Мама писала:
«Роковые даты сентября [1945]. Расстались в Киеве с Валентином. Сидели на площади перед вокзалом. Бедные и несчастные, но еще любящие. Светила луна сквозь тучи. Он сказал: «как бы хотел на ней оказаться». Усадил в товарный. Много [людей] из Германии. Бывшие узники, угнанные, демобилизованные. И я уже с Жорочкой».
Забрал свой чемодан из камеры хранения и стал подходить к разным отправляющимся поездам, чтобы меня взяли без билета, просто так – то ли в Житомир, то ли в Свиридовку (через Бахмач). Какая наивность! Мне все отказали, конечно. А может, прицепиться к поезду где-то между вагонами – мелькнула мысль.
И вот тут, уже поздно вечером, я сдался. Я обратился к милиционеру, который отвел меня в вокзальное отделение милиции. Сочинил какую-то легенду, что ехал куда-то «к бабушке», но «потерял деньги». Точно не помню. Помню только, что долго разговаривал с начальником отделения милиции (он говорил по-украински), добрым дядечкой, который записывал все мои данные, оформлял протокол. «Я вірю тому, що ти мені розповідаєш, я бачу, що ти нормальний хлопець, але все одно я повинен перевірити все те, що ти мені тут розповів». И отправил меня в соседнюю полутемную комнату, где предложил поспать на деревянном диване МПС. И я заснул. Потому что потом сразу настало утро следующего дня.
В те времена милиция была гуманной и все люди, встретившиеся мне впоследствии, были, можно сказать, добрыми и порядочными, даже сердечными. И не оттого, что тогда была советская власть. Просто они были еще старого воспитания.
Рано утром появился какой-то мужчина, в возрасте уже, и вместе с милиционером они забрали меня. Тот мужчина оказался бывшим директором киевского детского приемника-распределителя. Вот туда они меня и повезли. Повезли трамваем. Примечательно, что в те времена милиционеры должны были оплачивать проезд в общественном транспорте и не оплачивали только при исполнении прямых обязанностей. В общем, они долго (и громко!) объясняли кондуктору трамвая, кто я такой, кто они и куда они меня везут. Кажется, весь трамвай уже знал обо мне. Тогда вообще была такая провинциальная манера – громко говорить и рассказывать всем посторонним о своих делах. Меня это смущало.
Трамвай долго, больше часа, тащился на другой конец Киева, на Подол. Наконец, приехали, и они меня передали в это учреждение. В учреждении говорили по-украински. Поначалу я не всё понимал, но потом как-то научился. Мой покровитель – бывший директор детприемника – обо всем позаботился. Отношение ко мне было особым. Он распорядился посадить меня в отдельную комнату, где стоял телефон, по которому звонили и к которому надо было вызывать людей, работавших в детприемнике. Так я и делал. Ко мне в «кабинет» заглядывали и другие постояльцы учреждения, что постарше, лет 17-ти. О чем-то мы разговаривали.
Между тем из детприемника уже направили запрос в Ленинград о подтверждении моей личности.
Помню, что были какие-то «воспитательные лекции». Приходил бывший матрос (с наколотыми якорьками на руках) и о чем-то там рассказывал. Ребята тоже чувствовали, что ко мне отношение особое. Однажды один парень меня предупредил: «ты не заходи один (или без меня?) в туалет, а то тут всех новичков пиздят». Вот такое проявление дедовщины, глубинное и инстинктивное.
Спальня, кроватей десять. Перед отбоем шумиха, разговоры и рассказы. Один рассказывал, что убежал из Сталинабада и что теперь этот город переименовали в Душанбе. Другой ему в ответ, что он - из Сталино, который теперь стал Донецком. Тогда эти новые названия звучали странно. Был там и удивлявший всех своим оволосением тела армянин по фамилии Хачатурян, выглядевший уже просто взрослым мужчиной. Ночью в спальне некоторые устраивали такие проделки - ссали в кровать других. Это чтобы не выходить в уборную, заодно сделать гадость и обвинить другого, что тот, мол, обоссался. Меня это, к счастью, не коснулось.
За одной девочкой-подростком приехала мать из украинского села. А ей говорят, что девочка не хочет возвращаться домой, что ей здесь хорошо. «А шо, тут їй добре, хто-небудь схопить за піську, хто-небудь за цицьки».
- І це ти така! Скажи, це правда, що ти така! – негодовала мать.
Немного осталось в моей памяти о том недельном пребывании в киевском детприемнике. Помню только, что думал, что неужели время пронесется, и всё это окажется в прошлом, будет 10, 15, 25 лет назад. Да вот уже и 50.
Между тем моя личность была подтверждена в пушкинском отделении милиции г.Ленинграда.
Меня надо было отправлять домой. Я так и не знаю, каким образом «этапировали» других беглецов. Но у меня был мой благодетель – бывший директор детприемника. Под мою отправку домой в Ленинград он выписал себе командировку в этот город.
Вечером он приехал за мной и отвез меня к себе домой. Был красивый зимний вечер, шел снежок. Дом его был в старом районе Киева, что чуть выше Крещатика. Мы поужинали и отправились на вокзал. «Поедем на метро, хоть тут близко. Чтобы ты посмотрел» - сказал он.
Итак, мы сели в купейный вагон поезда Киев – Ленинград. Естественно, бывший директор сразу же всё рассказал обо мне двум другим пассажирам, ехавшим в купе. Ну, да ладно. Меня интересовало (вот детство еще играло!), будет ли он мне разрешать выходить на станциях. Никаких возражений с его стороны не было. Помню, как прогуливался по заснеженной платформе в Могилеве, цеплялся за багажные тележки и так скользил по снегу. Но главное было впереди – встреча на следующий день с мамой.
Поезд подошел к Витебскому вокзалу Ленинграда. Перед окном появилась мама. Видимо, все уже заранее условились ни о чем меня не спрашивать и ничем «не травмировать». Так оно и произошло. Встретились, как будто я просто куда-то уезжал ненадолго. Правда, вместе с киевским директором мы проследовали в отделение милиции на Витебском вокзале. Меня туда даже не попросили войти, я остался ждать в Световом зале. Мама зашла с ним, и там они оформили «акт прибытия».
А в понедельник я пошел в школу. Как-то трудно было войти в класс, но я преодолел смущение. Никаких вопросов не было ни от кого. Но, конечно, в школе знали про мою историю.
Я с мамой в январе 1962 г., спустя месяц:
***
Уже в ноябре 1995 года, когда моего школьного товарища Юру Хохоева мы везли в машине на кардиологическое обследование - и это было за месяц до его смерти, он ни с того ни с сего вдруг вспомнил и заговорил о том: «А Янушевич когда-то в Киев убежал. Меня тогда вызывали в милицию, чтобы я рассказал что-то. А я ничего не знал. Откуда я мог знать, зачем он туда убежал».
Несколько лет после этого мама вспоминала день 7-го декабря. Говорила: «ах, да, сегодня же такой день…». Потом забыла. Уже недавно, прочитав ее воспоминания, я понял, что впоследствии она действительно забыла о «моем Киеве». И мне стало легко. Потому что единственное, о чем я переживал, это о том, что у нее могла остаться обида, горечь. К счастью, нет. А со мной – всё в порядке.
В этом году я побывал в Киеве. Вокзал сильно перестроен, но огромный центральный зал всё такой же. То, что перед вокзалом, неузнаваемо, т.к. перестроено, застроено. Крещатик весь какой-то не такой, каким я его помнил, потому что добавилось много рекламы, новых вывесок. Только улица, ведущая вниз от Театра к Крещатику (ул. Симона Петлюры), мне хорошо врезалась в память, и я четко помню, как по ней шагал... Поднялся на Владимирскую горку. Там вроде бы ничто не должно измениться, но мне она показалась тоже неузнаваемой.
Октябрь 2011. Большой зал киевского вокзала
У вокзала. Вдали станция метро "Вокзальна". Там почти всё так же, как было.
Вид на Днепр с Владимирской горки:
Я на "Майдане"
Вокзальное отделение милиции теперь в другом месте. Я туда зашел. Спросил, где находится киевский детприемник на Подоле. Милиционеры, весьма любезные, долго куда-то названивали и потом сказали, что это не совсем на Подоле, а на какой-то улице, название которой мне было незнакомым. Я засомневался в том, что это тот же самый детприемник и решил туда не ехать.
Что еще? Мой черный чемодан валялся дома еще лет двадцать пять. Ноты были потом кому-то отданы. А пластинки Бетховена, Шопена и Сен-Санса, съездившие со мной в Киев, выкинули только в этом году из-за невозможности дальнейшего хранения.
Сен-Санс, 2-й концерт для фортепьяно с оркестром.
Дополнение:
В 2015 г. я побывал в Киеве и легко нашел свой детприемник. Он находится по адресу Бондарский переулок, 14. Такси довезло меня до него, я вышел из машины, осмотрел то место и сфотографировался у проходной. Вроде бы проходная такая же. Остальное плохо помню. Так что всё на месте...
Георгий Янушевич
Вот мое фото того времени:
После восьмилетки это был новый класс, где ученики выглядели уже взрослее, чем в нашей прежней школе. И раньше бабушка с мамой удивлялись, что у меня нет никаких друзей, что я всегда один («всегда идет один, опустив голову»). Ну, а в этом новом 9-м классе я вообще ни с кем не общался. Как теперь сказали бы, «не был интегрирован в сообщество». Неясно только, где был при этом мой друг детства Володя Зарубайло, с которым я все еще, кажется, дружил. Почему-то он не был посвящен в мои планы бегства. Наверное, детство закончилось.
Я не помню, что у меня было в голове, и о чем я думал. Что-то смутное: уехать в какой-то большой красивый город с многоэтажными домами и там жить отдельно и самостоятельно. Всё же эта тема разрабатывалась мною уже давно, может, за год до этого. Я всё время составлял списки городов и количество жителей в них (мама говорила: «всё списочки составляешь?»).
Пробная поездка состоялась в сентябре того же года. Когда мама уехала в командировку, я съездил междугородным автобусом в Новгород – туда и обратно. В Новгороде лишь дошел до середины моста через Волхов и вернулся назад на автостанцию. Город меня не вдохновил. Но всё-таки это было мое маленькое самостоятельное путешествие.
Потом наступило мрачное время поздней осени. Я прогуливал часто занятия, пропустил какие-то контрольные работы, что ли. В общем, запустил учебу. А после этого было неудобно появиться в классе. Хотя, на самом деле, исправить все задолженности не составило бы особого труда. В самом конце ноября я стал ездить на вокзалы и изучать расписания поездов. Нет, план уезжать куда-то уже имелся. Нужны были только деньги на дорогу. Кое-что было скоплено из того, что выдавалось каждый день на завтраки. Еще – можно было сдать книги в букинистический магазин.
Время приближалось. Надо было уезжать. Надо было продавать книги и покупать билет на поезд. 5-го декабря, вторник, это был День конституции, нерабочий день. Я провел его дома, с мамой, в тишине и спокойствии.
Вот на следующий день я и наметил свой отъезд в Киев. Сложил в чемодан книги, отобранные для продажи, и отправился в букинистический магазин на Литейном пр., 61 (магазин просуществовал до 2005 г.). Оказалось, что на следующий после праздника день он закрыт, не работает. Вернулся домой, расставил книги на полке. Значит, всё переносится на завтра.
Здесь был букинистический магазин, Литейный 61
Вечер, дома с мамой. Она ничего не подозревает. Всё тихо, спокойно, как обычно. Утром 7-го декабря я отправляюсь опять в букинистический магазин, он открыт, есть очередь, стою, жду, потом сдаю книги (паспорт тогда не требовали). Кажется, я выручил 13 рублей. Что-то в этом роде. Теперь появились деньги на дорогу в один конец - «куда-нибудь». Мой выбор пал на Киев. Тут же на Витебском вокзале я купил билет в общий вагон пассажирского поезда Ленинград – Киев, отправлявшийся в 00-40 (т.е. в ночь с 7 на 8-е декабря 1961 г.).
Возвращение в Пушкин – ведь надо собрать вещи, всё необходимое «на первое время жизни». Времени оставалось мало до прихода мамы с работы. Торопился. Взял черный чемодан, сложил туда кое-какую одежду, а также: ноты Бетховена, пластинки – 2-й концерт Сен-Санса для фортепьяно с оркестром, два концерта Шопена и, кажется, 3-й концерт для фортепьяно с оркестром Бетховена. Ноты. Была взята с собой «в дорогу» одна книга: «Ярче тысячи солнц» Роберта Юнга (про создание и испытание атомной бомбы). Мое серое пальто, не зимнее, зимнего не было, демисезонное, с поясом. Что на голове было – не помню. Фуражка?
Вышел из дома. На автобусной остановке на Московском шоссе меня вдруг встречает Таня Зарубайло:
- А ты куда это собрался с чемоданом? – спросила она удивленно.
Не помню, что придумал ответить. Поехал электричкой в Ленинград. Должен был как раз разминуться во встречных электричках с мамой, возвращавшейся с работы. Чемодан отдал в камеру хранения и отправился ходить по городу. Времени до отправления поезда было еще очень много. Почему-то поехал в панорамное кино, пошел туда, смотрел какой-то показательный фильм с эффектами, где люди вскрикивали, когда поезд на большой скорости въезжал в туннель или в крытый железнодорожный мост.
Голода не было. Но купил себе на дорогу половину черного хлеба (его и ел до самого Киева). Возникло опасение, что мама, заметив моё исчезновение (отсутствие чемодана), поедет меня искать. Поэтому решил сидеть вечером в зале ожидания Московского вокзала, а не нашего, Витебского. (Еще лет тридцать этот зал ожидания выглядел так же, как тогда. Те же скамейки. Сейчас уже многое переделали.) Поздно вечером перебрался на Витебский вокзал. Зал ожидания на первом этаже, плохо освещенный, с деревянными диванами МПС. Приближалось время отправления поезда. Пошел на платформу. Общий вагон, последний в составе. Полутемно. Еще колебался: то ли сдать билет, то ли просто не поехать, пусть бы и пропали деньги за билет. Была еще последняя электричка в Пушкин.
Витебский вокзал поздно вечером
И всё же поехал.
Общий вагон
Ёкнуло внутри, когда поезд тронулся. Но не так, чтобы… Темный, плохо освещенный общий вагон. Поехали. Когда проезжали Пушкин, то глянул в сторону нашего дома. В нашей второй комнате горел слабый зеленоватый свет от настольной лампы. Она была оставлена включенной просто так, чтобы что-то светило... Как я узнал потом, мама в ту ночь не стала ночевать дома, уехала к нашим знакомым в Павловск. Там плакала (павловцы рассказывали)... После того как проехали Пушкин и Павловск, за окном нависла сплошная и непроглядная декабрьская тьма. Я забрался на третью полку, чемодан поставил в изголовье («чтоб не украли»), пожевал немного черного хлеба и – заснул. Точно заснул. Потому что потом сразу было утро следующего дня.
Хмурое утро следующего дня. Еще потребовался какой-то момент времени, чтобы осознать ситуацию - что я убежал из дому, что, вот, еду поездом в Киев. Вагон мой был последним в составе, и я выходил в тамбур, стоял там, смотрел на убегающие железнодорожные пути. Унылый пейзаж Псковской области. По кустарникам стелился пар от паровоза. Какая-то старушка попросила меня помочь ей вытащить вещи на станции. Помог. Кажется, кто-то в вагоне всё же спрашивал меня, кто я такой, куда еду, потому что подросток должен был в такое время учиться в школе. Что-то напридумывал в ответ. Весь день в поезде, вечер, еще одна ночь, доедаю свою буханку хлеба и опять сплю на третьей полке. Сплю беспробудно, никакой бессонницы от разных мыслей нет!
* * *
Платформа киевского вокзала
Это было 10-е декабря. Поезд прибывал в Киев около часу дня. Сначала стали мелькать киевские пригороды, потом переехали длинный мост через Днепр. Наконец, киевский вокзал. Я вышел с чемоданом, и пошел себе по платформе в здание вокзала. Никто на меня не обращал никакого внимания – идет себе парень, подросток 15-ти лет… Потолкался в здании вокзала. Надо было как-то освободиться от чемодана, чтобы выйти в город. А денег, кстати, у меня совсем не было! Ноль. Это после того, как в Ленинграде я сходил в панорамный кинотеатр и купил себе буханку хлеба.
Киевский вокзал
Не было даже 10 копеек, чтобы сдать чемодан в камеру хранения. И вот тут я сделал то, что очень противоречило моему характеру: я решил попросить десять копеек у незнакомых людей. И нашлась такая женщина интеллигентного вида, которая подала мне эти деньги, даже извиняясь при этом как бы за меня и за мою неловкость – «ну, да что вы, конечно у меня есть десять копеек, подождите, я вам сейчас найду…»
Улица, ведущая от Киевского вокзала, по которой я отправился пешком в центр города
День был солнечный, сухой, без снега. Вот и Киев. Надо добраться до главной улицы. Но на метро у меня тоже не было денег, пяти копеек. Я пошел в центр города пешком, всё время спрашивая у людей «как пройти к Крещатику». От вокзала вела прямая улица к Киевскому университету (красное здание), потом я свернул направо и, в конце концов, дошел до Оперного Театра. От Театра вниз к Крещатику (я его уже увидел) вела улица, сейчас она носит название Симона Петлюры. Вот эта улица:
И, наконец, я на Крещатике! Народ, толпа. Много троллейбусов. Видимо, потом я прошел через будущую площадь «Майдан».
Киев. Крещатик
Будущий Майдан:
Поднялся на Владимирскую горку. Я там уже был в 1952 году, шестилетним мальчиком, когда мы с бабушкой делали пересадку в Киеве.
Вечером я опять оказался на киевском вокзале. Памятное место. Как я потом прочитал в маминых воспоминаниях, в сентябре 1945 года она сидела в сквере с моим отцом, провожавшим ее в Ленинград. Со мной, еще не появившимся на свет. Мама писала:
«Роковые даты сентября [1945]. Расстались в Киеве с Валентином. Сидели на площади перед вокзалом. Бедные и несчастные, но еще любящие. Светила луна сквозь тучи. Он сказал: «как бы хотел на ней оказаться». Усадил в товарный. Много [людей] из Германии. Бывшие узники, угнанные, демобилизованные. И я уже с Жорочкой».
Забрал свой чемодан из камеры хранения и стал подходить к разным отправляющимся поездам, чтобы меня взяли без билета, просто так – то ли в Житомир, то ли в Свиридовку (через Бахмач). Какая наивность! Мне все отказали, конечно. А может, прицепиться к поезду где-то между вагонами – мелькнула мысль.
И вот тут, уже поздно вечером, я сдался. Я обратился к милиционеру, который отвел меня в вокзальное отделение милиции. Сочинил какую-то легенду, что ехал куда-то «к бабушке», но «потерял деньги». Точно не помню. Помню только, что долго разговаривал с начальником отделения милиции (он говорил по-украински), добрым дядечкой, который записывал все мои данные, оформлял протокол. «Я вірю тому, що ти мені розповідаєш, я бачу, що ти нормальний хлопець, але все одно я повинен перевірити все те, що ти мені тут розповів». И отправил меня в соседнюю полутемную комнату, где предложил поспать на деревянном диване МПС. И я заснул. Потому что потом сразу настало утро следующего дня.
В те времена милиция была гуманной и все люди, встретившиеся мне впоследствии, были, можно сказать, добрыми и порядочными, даже сердечными. И не оттого, что тогда была советская власть. Просто они были еще старого воспитания.
Рано утром появился какой-то мужчина, в возрасте уже, и вместе с милиционером они забрали меня. Тот мужчина оказался бывшим директором киевского детского приемника-распределителя. Вот туда они меня и повезли. Повезли трамваем. Примечательно, что в те времена милиционеры должны были оплачивать проезд в общественном транспорте и не оплачивали только при исполнении прямых обязанностей. В общем, они долго (и громко!) объясняли кондуктору трамвая, кто я такой, кто они и куда они меня везут. Кажется, весь трамвай уже знал обо мне. Тогда вообще была такая провинциальная манера – громко говорить и рассказывать всем посторонним о своих делах. Меня это смущало.
Трамвай долго, больше часа, тащился на другой конец Киева, на Подол. Наконец, приехали, и они меня передали в это учреждение. В учреждении говорили по-украински. Поначалу я не всё понимал, но потом как-то научился. Мой покровитель – бывший директор детприемника – обо всем позаботился. Отношение ко мне было особым. Он распорядился посадить меня в отдельную комнату, где стоял телефон, по которому звонили и к которому надо было вызывать людей, работавших в детприемнике. Так я и делал. Ко мне в «кабинет» заглядывали и другие постояльцы учреждения, что постарше, лет 17-ти. О чем-то мы разговаривали.
Между тем из детприемника уже направили запрос в Ленинград о подтверждении моей личности.
Помню, что были какие-то «воспитательные лекции». Приходил бывший матрос (с наколотыми якорьками на руках) и о чем-то там рассказывал. Ребята тоже чувствовали, что ко мне отношение особое. Однажды один парень меня предупредил: «ты не заходи один (или без меня?) в туалет, а то тут всех новичков пиздят». Вот такое проявление дедовщины, глубинное и инстинктивное.
Спальня, кроватей десять. Перед отбоем шумиха, разговоры и рассказы. Один рассказывал, что убежал из Сталинабада и что теперь этот город переименовали в Душанбе. Другой ему в ответ, что он - из Сталино, который теперь стал Донецком. Тогда эти новые названия звучали странно. Был там и удивлявший всех своим оволосением тела армянин по фамилии Хачатурян, выглядевший уже просто взрослым мужчиной. Ночью в спальне некоторые устраивали такие проделки - ссали в кровать других. Это чтобы не выходить в уборную, заодно сделать гадость и обвинить другого, что тот, мол, обоссался. Меня это, к счастью, не коснулось.
За одной девочкой-подростком приехала мать из украинского села. А ей говорят, что девочка не хочет возвращаться домой, что ей здесь хорошо. «А шо, тут їй добре, хто-небудь схопить за піську, хто-небудь за цицьки».
- І це ти така! Скажи, це правда, що ти така! – негодовала мать.
Немного осталось в моей памяти о том недельном пребывании в киевском детприемнике. Помню только, что думал, что неужели время пронесется, и всё это окажется в прошлом, будет 10, 15, 25 лет назад. Да вот уже и 50.
Между тем моя личность была подтверждена в пушкинском отделении милиции г.Ленинграда.
Меня надо было отправлять домой. Я так и не знаю, каким образом «этапировали» других беглецов. Но у меня был мой благодетель – бывший директор детприемника. Под мою отправку домой в Ленинград он выписал себе командировку в этот город.
Вечером он приехал за мной и отвез меня к себе домой. Был красивый зимний вечер, шел снежок. Дом его был в старом районе Киева, что чуть выше Крещатика. Мы поужинали и отправились на вокзал. «Поедем на метро, хоть тут близко. Чтобы ты посмотрел» - сказал он.
Итак, мы сели в купейный вагон поезда Киев – Ленинград. Естественно, бывший директор сразу же всё рассказал обо мне двум другим пассажирам, ехавшим в купе. Ну, да ладно. Меня интересовало (вот детство еще играло!), будет ли он мне разрешать выходить на станциях. Никаких возражений с его стороны не было. Помню, как прогуливался по заснеженной платформе в Могилеве, цеплялся за багажные тележки и так скользил по снегу. Но главное было впереди – встреча на следующий день с мамой.
Поезд подошел к Витебскому вокзалу Ленинграда. Перед окном появилась мама. Видимо, все уже заранее условились ни о чем меня не спрашивать и ничем «не травмировать». Так оно и произошло. Встретились, как будто я просто куда-то уезжал ненадолго. Правда, вместе с киевским директором мы проследовали в отделение милиции на Витебском вокзале. Меня туда даже не попросили войти, я остался ждать в Световом зале. Мама зашла с ним, и там они оформили «акт прибытия».
А в понедельник я пошел в школу. Как-то трудно было войти в класс, но я преодолел смущение. Никаких вопросов не было ни от кого. Но, конечно, в школе знали про мою историю.
Я с мамой в январе 1962 г., спустя месяц:
***
Уже в ноябре 1995 года, когда моего школьного товарища Юру Хохоева мы везли в машине на кардиологическое обследование - и это было за месяц до его смерти, он ни с того ни с сего вдруг вспомнил и заговорил о том: «А Янушевич когда-то в Киев убежал. Меня тогда вызывали в милицию, чтобы я рассказал что-то. А я ничего не знал. Откуда я мог знать, зачем он туда убежал».
Несколько лет после этого мама вспоминала день 7-го декабря. Говорила: «ах, да, сегодня же такой день…». Потом забыла. Уже недавно, прочитав ее воспоминания, я понял, что впоследствии она действительно забыла о «моем Киеве». И мне стало легко. Потому что единственное, о чем я переживал, это о том, что у нее могла остаться обида, горечь. К счастью, нет. А со мной – всё в порядке.
В этом году я побывал в Киеве. Вокзал сильно перестроен, но огромный центральный зал всё такой же. То, что перед вокзалом, неузнаваемо, т.к. перестроено, застроено. Крещатик весь какой-то не такой, каким я его помнил, потому что добавилось много рекламы, новых вывесок. Только улица, ведущая вниз от Театра к Крещатику (ул. Симона Петлюры), мне хорошо врезалась в память, и я четко помню, как по ней шагал... Поднялся на Владимирскую горку. Там вроде бы ничто не должно измениться, но мне она показалась тоже неузнаваемой.
Октябрь 2011. Большой зал киевского вокзала
У вокзала. Вдали станция метро "Вокзальна". Там почти всё так же, как было.
Вид на Днепр с Владимирской горки:
Я на "Майдане"
Вокзальное отделение милиции теперь в другом месте. Я туда зашел. Спросил, где находится киевский детприемник на Подоле. Милиционеры, весьма любезные, долго куда-то названивали и потом сказали, что это не совсем на Подоле, а на какой-то улице, название которой мне было незнакомым. Я засомневался в том, что это тот же самый детприемник и решил туда не ехать.
Что еще? Мой черный чемодан валялся дома еще лет двадцать пять. Ноты были потом кому-то отданы. А пластинки Бетховена, Шопена и Сен-Санса, съездившие со мной в Киев, выкинули только в этом году из-за невозможности дальнейшего хранения.
Сен-Санс, 2-й концерт для фортепьяно с оркестром.
Дополнение:
В 2015 г. я побывал в Киеве и легко нашел свой детприемник. Он находится по адресу Бондарский переулок, 14. Такси довезло меня до него, я вышел из машины, осмотрел то место и сфотографировался у проходной. Вроде бы проходная такая же. Остальное плохо помню. Так что всё на месте...
Георгий Янушевич
